Татьяна Ильдимирова: «От юриспруденции меня прёт так же, как от литературы!»

– Расскажи, с чего всё началось? 

– И юриспруденция, и литература в моей жизни начались с самого детства. Родители любили читать, в их доме много книг. Лет в 7-8 я делала книжки сама. Брала обычную тетрадку в клеточку (в тетрадке в линеечку было неприятно писать), разрезала её вертикально – получались две маленькие книжечки. В таком блокноте писала. Сказки в духе странствий: пошли туда, встретили того-то, попали в сказочную страну.

Писать было очень естественным занятием. Вот есть книжки – их кто-то пишет. Писатели не казались какими-то небожителями. Их произведения рядом – в книжных шкафах родителей. Вот и я писала легко. Потом были перерывы в писательстве. Любовь – и опять звездануло. Лет с пятнадцати я стала писать постоянно.

А папа у меня юрист. Он занимался уголовным правом, много лет работал в следственных органах, преподавал. В детстве у меня была игра в суд. Моя любимая книжка тогда – Уголовный кодекс. Я была судьёй, куклы – подсудимыми. В Уголовном кодексе находила интересные статьи. Оправдательных приговоров я не выносила…

– Вполне логично, что ты поступила на юрфак. А как начала работать? 

– По профессии я работаю с четвертого курса. У нас было принято работать и учиться одновременно. Вторая смена – до четырех работали, потом ВУЗ.

Я устроилась на госслужбу, в Минюст, в отдел, который занимается регистрацией общественных организаций. Там познакомилась с Председателем кемеровского отделения Союза писателей России Борисом Васильевичем Бурмистровым. Мы к нему тогда пришли с проверкой (смеётся).

До этого я и помыслить не могла, что попаду в Союз писателей. Где я и где Союз?.. Но вот я уже хожу к ним на Советский, 40 по работе. Помню, там были заставленные книжками помещения, тесные, маленькие, – какая-то книжная лавка и два кабинетика.

Там же я познакомилась с Валерием Зубаревым – был такой замечательный поэт и редактор. Я как-то спросила у него: "Можно я покажу рассказ?" Ну, понятно, я же юрист, работаю в контролирующей организации – что хорошее он мог от меня ждать? Он на меня посмотрел так скептично, но говорит: "Показывай". Тогда ещё существовал журнал "Литературный Кузбасс". Там меня Зубарев и опубликовал.

В те годы отдельные страницы вывешивали в КемГУ у входа в библиотеку. Там стояли стенды. Сейчас университет изменился до неузнаваемости. Я недавно заходила – всё стало по-другому. И юрфак в том числе. И вот на этом стенде вывесили мой рассказ с фотографией. Ходила мимо и смотрела – мне очень нравилось!

– Помнишь, как первый раз услышала критику своих произведений? Как ты на это реагировала? 

– Конечно, помню. В то время в Кемерове была литературная студия, которая называлась Мастерская АЗ. Ею руководил Александр Ибрагимов. Я была на нескольких занятиях у него. Я не очень коллективный человек, занятия в студии – это не совсем моё. Я пишу-пишу, выныриваю куда-нибудь несколько раз в год, показываю свои тексты, общаюсь. И вот мне было 20 лет, и я принесла в Мастерскую рассказ. Я думала, это очень талантливо написано, свежо, никто так до меня не писал. Я прочитала – смеялись все и смеялись долго. Ужасно обидно! Но не было такой мысли: "Да что они все понимают?!" Александр Гумерович мне сказал очень важные вещи о том, что надо меньше придумывать и больше делиться собой, своим опытом. Мне его слова на многое открыли глаза.

Писатель пишет о людях, логично, что, в первую очередь, он пишет о себе. Даже когда пишет о других. Потому что смотрит-то он своими глазами. В любом случае, его личность вырвется наружу, в произведениях будет отражена.

– Ну, графоманы тоже пишут о себе. В чём тогда разница?

– Писателя от графомана отличает потребность учёбы и способность учиться. Графоман не считает нужным работать над текстом. Обычно графоманы говорят, что их рукой водит бог. Вот графоман поймал поток и строчит, как будто ему диктуют свыше. Я не встречала графомана, который бы трудился над своим текстом. Мне кажется, работа над текстом означает даже больше, чем дарование. В результате писатель среднего дарования может написать более глубокий и мощный текст, если он не спешит и будет работать.

– Когда ты начала осознавать себя писателем? 

 – Я до сих пор не отношусь к писательству как к профессиональной деятельности. Как о себе говорить, что я писатель? Как минимум, это странно. Слово "писатель" обязывает, ставит в один ряд с Чеховым, Буниным, Паустовским, Казаковым. Мне просто нравится писать. Я человек, который пишет.

– О чём ты пишешь, что тебе интересно? И где можно прочитать твои произведения?

– Я работаю с человеком, какой он внутри, какой он с миром. Интересна семья, взаимоотношения людей в узком кругу: в коллективе, с друзьями. У меня есть дочка – мне интересно осмыслять материнские отношения, женские отношения в роду. Интересно писать про детей. Это очень ранимый период, такое время, когда человек наиболее уязвим. Мне сказали, это поэтика узнавания. В этом нет ничего, кроме узнавания себя. Рассказы о душе, о взрослении, о том, что значит быть ребёнком – взгляд изнутри. Мой рассказ "Пиковая дама" как раз про детей. Он прошёл в финал Российско-итальянского конкурса "Радуга" и переведен на итальянский язык. Было интересно работать с переводчицей. В рассказе фигурирует "гномик-матерщинник", и она долго не могла перевести это. Видимо, в Италии никаких похожих детских реалий нет. В итоге "гномик-матерщинник" стал просто "злым гномом". А это, конечно, совершенно разные вещи.

Прочитать мои тексты проще всего в интернете. У меня есть страница на сайте "Журнальный зал". Я советую начать с произведений "Солнце" и "Нежность". На сайте журнала "Огни Кузбасса" можно прочитать мой рассказ "Генка". И конечно, тот самый рассказ с участием гномика "Пиковая дама".

– Юриспруденция и литература кажутся совершенно разными сферами. Как тебе удается их совмещать? 

– Писательство очень помогает юриспруденции. На самом деле у юристов творческая работа. Важно уметь писать так убедительно, чтобы судья встал на твою сторону. В любом деле есть две стороны, которые считают себя правыми. Закон можно толковать по-разному, к тому же, очень много оценочных категорий. Важно любой процессуальный документ подать так, чтобы судью убедить. Это творческая работа, а не голое переписывание законов из кодекса. Во время суда это захватывает. От работы меня прёт, так же, как от литературы.

Есть юристы, которые пишут хорошо, есть юристы, которые говорят хорошо. Я пишу. Не люблю спорить, не люблю состояния дебатов, состояния вражды между сторонами. Мой идеальный суд – это когда две стороны подают позиции на бумаге, и судья решает, кто прав. Действительно, есть такой порядок, называется упрощенным производством.

– Как ты находишь время, чтобы писать?

– Я очень люблю писать ночью. У меня дочка плохо засыпает. Пытаемся уснуть с девяти вечера. Можно два часа лежать с ней сказки рассказывать. Если не уснуть и встать, что-то потом делать, в два часа приходит желание писать. Но если я одну ночь пишу, то следующую уже сплю. Потому что всегда в таком ритме жить невозможно.

Но я каждый день пишу внутри себя. Ходишь, а в тебе слова звучат. Что-то придумывается – какие-то ходы, эпизоды. Писать – это ещё и вопрос дисциплины. Можно вечером полчаса просидеть в фейсбуке, можно писать. Можно сделать зарядку, можно сварить суп – выбираешь, что нужнее. Когда мне говорят, что человек вставал в 5 утра, работал по два часа в день и написал роман за 3 месяца – я восхищаюсь и не верю.

Я люблю писать ручкой. Конечно, это занимает гораздо больше времени, это неудобно, но тянет писать от руки. В основном я, конечно, набираю на клавиатуре. Но какие-то фрагменты записываю от руки. Или вот так бывает. Пришли в суд к десяти, а позвали нас в час. Три часа можно писать.

Когда я придумываю рассказ в голове, он совершенен. А когда начинаю писать – мне кажется, получается коряво, некрасиво, понимаю, что могу лучше. И нужно лучше.

Я чувствую, как текст должен быть написан, но так, как нужно, написать пока не могу. Есть зазор между тем, что хочется, и тем, что получается на бумаге. Это ощущение у меня всегда было. Но в последнее время меньше. Вот я напишу текст, опубликую в "Огнях Кузбасса", кто-то его похвалит, но если я сама не буду чувствовать, что это хороший текст, всё остальное не имеет значения.

– Как твой муж относится к тому, что ты пишешь? 

– Женя очень умный, я просто поражаюсь иногда. У него кандидатская по философии и докторская скоро будет готова к защите. Пишет статьи, публикует монографии. Он работает в ведомственном ВУЗе, преподает юридические дисциплины и историю. Я боюсь ему тексты показывать. Даю только опубликованные читать. Это довольно строгий критик, любит во всё вникнуть. Но, конечно, он мною гордится и на работе обо мне рассказывает.

Женя ревниво относится к текстам. Спрашивает: "А это кто?.. А это ты про кого написала?" Ему очень сложно объяснить, что это – никто, это персонаж.

– А твоя дочка любит книжки?

– Конечно! Алине 4 года, но у неё уже есть свои предпочтения. Она любит скандинавскую литературу (смеётся).

Забираю её из сада, мы гуляем, потом идёт домой. Читаем. Английский изучаем. Она говорит: "Май нэйм из Алина. Айм бьютифул". Она знает самое главное (смеётся).

Очень любит книги про то, как человек устроен. Наверно, врачом будет.

Вообще-то у неё книжек больше, чем у меня. Перед тем, как я себе куплю книжку, думаю, куда я её буду ставить в маленькой квартире. А с дочкой мы постоянно читаем. В этом году мы записались в библиотеку. Я поняла, что очень много денег на покупку книжек уходит.

Когда ребёнок рождается, по-другому на всё смотришь, вся система ценностей меняется. Алина не то, чтобы вдохновляет, – она в принципе всё изменила. На первом месте ребенок. Других вариантов уже никогда не будет. Ни один мужчина не может быть важнее, никакая работа, никакая любовь, никакая литература – вообще ничего. Наверно, это у всех так, естественный процесс. Приоритеты меняются.

– Ты работаешь сейчас над чем-нибудь?

– После пожара в "Зимней вишне" я пока не могу писать. Это событие всех, наверное, изменило. На многое смотришь по-другому. Не понимаешь, почему вообще люди занимаются такой ерундой – пишут. И зачем написано большинство книжек? И зачем я пишу то, что я пишу? "Вишня" рядом с домом родителей, мы там часто были в зоопарке.

Я помню, как на второй день пошла на обед в кафе. Есть не хочется, но всё равно что-то надо. Купила салат – он вкусный. Там дети погибли, а я сижу, как дрянь, и ем вкусный салат.

Огромное чувство беды, вины, беспомощности. После такого стыдно писать недостаточно хорошо, стыдно работать не в полную силу. Кажется стыдным и ненужным написать ещё один рассказик, добавив его к миллионам заурядных рассказов. Требуется больше подлинности во всём – в жизни, в отношениях, в творчестве. Единственное, к чему я пришла – это обнимать дочку 200 раз в день.

Но вот мне прислали Положение о Волошинском конкурсе, сказали: "Пиши что-нибудь". Я сажусь, и вроде что-то начинает получаться. Распишусь, конечно.