Я благодарен своей болезни: интервью с бывшим зависимым, а ныне психологом наркодиспансера

Максим – занятой человек. Помимо работы в диспансере, он много времени уделяет Кемеровскому областному центру по профилактике и борьбе со СПИД – консультирует как психолог, пишет пресс-релизы, участвует в акциях и съёмках. Другое важное направление деятельности – семья: Максим один воспитывает пятилетнюю дочку. Поэтому на разговор у нас всего час – небольшой промежуток свободного времени между детским садом и группой психологической поддержки.

– Максим, первый вопрос, наверное, уже оскомину набил, но всё же: как вы начали употреблять наркотики?

Знаете, если бы у меня или у кого-нибудь вообще был конкретный ответ на этот вопрос – с наркологической зависимостью в стране было бы покончено. На самом деле, мой личный опыт – это стечение обстоятельств, среди которых сложно выделить основное.

Склонность к любой зависимости – а их выделяется более 200 видов – передается генетически. У предрасположенных к формированию зависимости людей изначально пониженный уровень эндорфинов – гормонов счастья. Им сложно получать чувство удовлетворенности от одного и того же дела, постоянно нужен эмоциональный всплеск, достижение новых целей. У меня однозначно была предрасположенность: папа мой в своё время очень даже хорошо выпивал.

Другим фактором оказалась семья. Вы меня только правильно сейчас поймите: я своих родных ни в чем не обвиняю, никакой обиды на них не чувствую. Всё, о чем я буду говорить, для них было проявлением любви, как они её понимали. А для меня это была гиперопека: все решения принимали близкие, у меня же ни за что не было ответственности. Сперва, в детстве, за меня выполняли простые дела – убрать за собой, следить за одеждой, за порядком. То же самое было в школе и в университете. А когда я стал употреблять наркотики, в моей семье начались уже созависимые отношения.

– Поясните, пожалуйста, что это такое.

Созависимость – это зависимость от другого человека. Настроение и самочувствие созависимого полностью зависят от состояния его близкого, его жизнь отчасти заключается в жизни другого. В семье, где есть зависимость, практически наверняка есть и созависимость: кто-то из членов семьи или вся семья целиком посвящает себя спасению родственника.

– Спасибо. Итак, ваша семья лишала вас ответственности и…

Когда нужно было думать о будущем, решать, чем я собираюсь в жизни заниматься, кем хочу стать, мои интересы стали смещаться в другую сферу. Мне было важно сразу получить результат, а учёба – занятие другого плана. Там надо сперва долго учить, много в неё вкладывать, и только потом ты получаешь отдачу, эмоции. А мне хотелось сразу.

Какое-то время меня привлекал спорт, давал мне необходимую эмоциональную отдачу. Но потом я достиг определенного уровня, выиграл районный чемпионат – и всё, больше достигать было нечего. Спорт тоже перестал приносить прежнее удовольствие.

И когда я лет в 14 впервые попробовал лёгкие наркотики – я почувствовал эту эйфорию мгновенно, ничего не делая. Естественно, интерес к спорту начал пропадать, а к учебе – и подавно. Ведь зачем стараться и что-то делать, если можно получить всё сразу, без усилий.

Ну и самая главная, как я считаю, причина – мои внутренние психологические проблемы. Это, например, неприятие себя: мне не нравился мой внешний вид, моя одежда, хотелось выглядеть по-другому, лучше. Это страх ошибки, ведь семья старалась меня от ошибок всячески огородить. Такие проблемы свойственны многим подросткам, но одни учатся их решать, а другим не удается найти выход. В этом вопросе, на мой взгляд, подростку обязательно нужна помощь взрослых.

И вот в 15 лет я начал употреблять уже тяжёлые наркотики.

– А как вам удалось при этом окончить школу?

В период с 15 до 22 я употреблял эпизодически, но регулярно. Выходные без наркотиков я себе уже не представлял, но по будням держался. Даже поступил в медицинскую академию, хотел стать хирургом. Но в итоге совмещать обучение с зависимостью не удалось, и на третьем курсе меня отчислили за непосещаемость. Дважды я восстанавливался, кое-как дотянул до пятого курса – и окончательно всё бросил.

– Расскажите, каково это – пребывать в зависимости? Какие в это время были мысли, мотивы…

Не было тогда никаких мотивов, кроме одного – получать удовольствие. И ещё – бежать от внутренней неудовлетворенности, потом – от ломки…

Знаете, страшнее было даже не физическое страдание, а пустота. Когда ты понимаешь, что тебя ничто в этой жизни не радует. Музыка, цветы, люди – всё это тебя только раздражают. Даже романтические отношения для тебя, в общем-то, уже не важны. Приоритеты начинают меняться. Здоровье, любовь, добро, благодарность – все прежние ценности уходят на задний план. Остаются только наркотики.

Хотя внутренние ориентиры у меня, наверное, всё-таки остались. Иначе мы с вами бы сейчас не разговаривали.

– Как удалось выбраться?

Выбраться помогла безысходность. Когда понимаешь, что всё, дальше падать некуда. Безысходность. Тупик. Дно.

Когда ты проснулся, подошел к зеркалу, увидел там своё жёлтое, покрытое гнойниками лицо – и понял, что тебе даже позвонить некому. Когда в телефоне, убитом, старом, перемотанном скотчем, номера только барыг и кредиторов – и больше никого. Когда твоя мать, чёрная от переживаний, от абсолютного бессилия, заходит в квартиру, бросает пачку сигарет и сразу уходит – даже уже не здоровается.

В этот момент появляется вдруг чёткое осознание: если я сейчас не остановлюсь – проживу максимум полгода или год. Просыпается инстинкт самосохранения. Не потому, что у меня какие-то были в тот момент мотивы и ценности – а из-за страха смерти. Только на этом страхе я на первых порах и держался.

Я вам больше скажу: подавляющее большинство зависимых людей именно в такие моменты и начинают искать выход. Получается, что созависимые близкие, которые их всячески спасают и вытягивают, оказывают медвежью услугу.

– До этого момента вы обращались к специалистам-наркологам?

На тот момент я уже три или четыре раза лечился в разных больницах. Ну как лечился. Просто прокапывался, снимал ломку, а потом выходил – и сразу же вновь начинал употреблять. Физической ломки уже не было, но съедала внутренняя пустота. В таком состоянии жить очень некомфортно. А зависимый человек на всю жизнь запоминает и никогда-никогда не забудет, что любую проблему можно решить простым действием – принять алкоголь или наркотики. Сейчас я, конечно, понимаю, что никакую проблему я этим не решу. Но тогда всё виделось иначе.

– Как проходило выздоровление?

Первые полгода реабилитации я ещё сопротивлялся. Вперёд шёл только на страхе смерти. Надежды на победу, планов на будущее – ничего такого не было.

Потом, когда понемногу пришло осознание, начал работать над собой. Это было очень тяжело – видеть себя настоящим, искать пути в жизни, думать и писать о прошлом. В процессе осознания, переживания этих болезненных воспоминаний и чувств появляется критика по отношению к себе. Тогда мотивация начинает меняться. Страх как движущая сила отходит на второй план, и появляется вопрос: "Для чего я сейчас живу?"

– Вы рассказываете о своём прошлом как будто бы уже со стороны, с точки зрения постороннего человека. Чувствуется, что все эти вопросы вы проработали как специалист.

Я над этим работал с позиции не только психолога, но и пациента. Долго это вспоминал, выписывал, прорабатывал, анализировал…

И это, на мой взгляд, самое главное. Проблему можно решить, только когда взглянешь на неё со стороны. Когда ты внутри этой проблемы – ты субъективен и решить её не сможешь. Скорее всего, ты эту проблему даже и не увидишь. Тут необходима обратная связь, другая точка зрения – в виде психолога, группы или просто другого человека. Нужно зеркало. Но не кривое, которое я получал в созависимой семье или от друзей, а нормальное, здоровое зеркало.

Проговорить и зафиксировать свой опыт мне важно ещё и потому, что теперь я уже своего ребёнка воспитываю и не хочу повторять ошибки.

– Сколько длилась реабилитация?

Чуть больше года. Кажется, 14 месяцев я пробыл в диспансере как пациент.

– Как получилось, что вы вернулись туда уже в качестве психолога?

Сразу после выздоровления я стал работать в наркологическом диспансере консультантом – помогал людям во время восстановления, поддерживал их.

В 2012 году я вновь восстановился в медицинской академии. Доучился до шестого курса и понял, что врачом в наркологии я работать не смогу, потому что сам состою на учете. А в других сферах я себя тогда уже не представлял. Решил не терять времени зря, забрал документы и отнёс в Кемеровский государственный университет, на факультет психологии. Меня взяли сразу на третий курс, ведь больше половины предметов я прошёл в медицинской академии.

Начальство меня поддержало. Сказали: "Хочешь быть психологом – иди учись, мы за тебя заплатим". Видимо, на тот момент меня уже здесь ценили.

– Почему выбрали именно профессию психолога?

Я изначально, ещё после школы, шёл в помогающую профессию – хотел стать врачом. Тогда у меня были схожие мотивы, но я не до конца их осознавал. Сегодня же я чётко понимаю, чего хочу в жизни: я хочу помогать людям.

Когда я заканчивал реабилитацию и начал работать консультантом, у меня ярко проявился талант к этой деятельности. Стало получаться, и я понял, что мне нравится помогать людям, у меня есть для этого возможности.

Для меня самая интересная работа – это работа с людьми. Когда видишь, насколько меняется сознание пациентов в результате терапии, как они начинают новую жизнь, – пустота, от которой я бежал когда-то в наркотики, заполняется. Когда к тебе приходит человек в совершенно подавленном состоянии, и получаса хватает, чтобы в его глазах появилась надежда, а на лице улыбка, – это же бесценное чувство, его больше нигде не получишь!

Кроме того, помощь, которую я сегодня оказываю нуждающимся, – это благодарность тем людям, которые в своё время абсолютно бескорыстно помогали мне. Таких людей в моей жизни было много, и я не хочу о них забывать.

– Ваш опыт зависимости и выздоровления помогает в работе?

Да, конечно. Никто не сможет понять зависимого лучше, чем сам зависимый. Это большая опора в моей работе.

– А пациенты знают о вашей болезни?

Некоторые знают. В этом вопросе я избирателен. Если вижу, что это может на пациента повлиять, что есть хотя бы минимальная надежда человека таким образом переубедить, чтобы он не только прокапался в клинике, но и начал менять свою жизнь, тогда я говорю. Если же понимаю, что на конкретном человеке это не сработает, тогда нет.

– Некоторые ваши пациенты возвращаются обратно к наркотикам. Тяжело переживаете такие эпизоды?

Первый год было тяжело. Сильно переживал, было разочарование в себе, досада, обида. Постоянно присутствовала мысль, что это я недоработал, недоделал, недоглядел.

Я чуть не сгорел эмоционально. Помогающим профессиям вообще свойственно эмоциональное выгорание. Я понял, что прихожу на работу – и мне хочется кого-нибудь укокошить. Тогда я пошёл к своему психологу, мы с ним проработали эту проблему, потом съездил на тренинг по эмоциональному выгоранию, ещё глубже разобрался в проблеме.

Сейчас у меня есть одно простое кредо: я не могу помочь всем. Есть моя часть ответственности в помощи человеку. Но есть и, условно говоря, высшие силы, обстоятельства, которые от меня никак не зависят. И если я свою часть работы выполнил со стопроцентной отдачей – я больше не переживаю по этому поводу. Я отдал всё, что мог, а дальше – выбор самого человека. Конечно, я стараюсь выкладываться полностью, чтобы совесть была чиста.

Если человек срывается – это для него болезненно, конечно. Но если есть желание слушать себя, разбираться в себе – он снова приходит, и мы продолжаем работать. Кому-то перед выздоровлением надо 5 раз сорваться и вернуться, другому – 10, а кому-то и жизни не хватает.

– Какие сейчас у вас отношения с семьей?

Для меня родители – это идеал человечности, великодушия и абсолютного принятия. Я к этому идеалу стремлюсь, и мне до него ещё далеко. Родители меня принимали и не бросали до последнего, помогали мне. И сейчас, конечно, они меня поддерживают, я им за это безумно благодарен. У нас чудесные отношения. Родители уважают меня за то, что я всё-таки смог выбраться и вернуться к нормальной жизни. И они гордятся тем, что со мной сейчас происходит, тем, чего я добиваюсь.

– Вы говорили, что проблема с наркотиками идёт, в том числе, из семьи. Ваши родители тоже работали со специалистами диспансера?

Да, у нас были семейные сессии с психологом, также мои родители посещали группы для созависимых, работали над собой.

Сейчас с созависимостью мы справились. Я родителям в этом, естественно, помогаю, мы много разговариваем. Раньше на многие темы мы совсем не говорили, а сейчас научились. Мы не идеальны, конечно: случаются и ссоры, обиды. Но мы обсуждаем их, проживаем и идём дальше.

– Жалеете ли о потраченном на зависимость времени?

Был такой момент в жизни, когда я очень сожалел. Переживал чувство стыда, вины перед собой, застревал в этих чувствах и не мог двигаться дальше.

В ходе работы над проблемой я решил для себя одну важную вещь: я такой человек, что по-другому, вероятно, не оценил бы то, что сейчас имею, не понял бы ценность жизни. Мне нужно было пройти через всё это, чтобы получить необходимый опыт. Для многих людей это, наверное, звучит дико, но я благодарен своей болезни. Не будь её – я бы ничего не узнал о психологии и самоанализе, о том, какие психологические клетки мы сами себе строим, и сам бы в этой клетке жил. Пусть таким путём – но я решил свои внутренние проблемы, которые мою жизнь делали бы некомфортной, даже если бы я не стал зависимым.

И самое главное, я получил бесценный личный опыт того, как выходить из болезни, и могу поделиться им с другими, могу помогать людям.

Рассказываю о своем опыте я, конечно, очень аккуратно, особенно молодым людям или тем, кто только-только к нам попал после употребления. Потому что для правильного понимания моих слов нужна осознанность собеседника и жизненный опыт. А если человек стоит на грани выбора, решает, употреблять ему наркотики или нет, – мои слова он может понять неправильно.

– Вы также работаете в СПИД-центре. Сами вы больны СПИДом?

Это не совсем верная терминология. СПИД – это конечная стадия ВИЧ, от которой умирают. Как видите, я умирать пока не собираюсь (смеётся). Я предпочитаю говорить, что не болею, а живу с ВИЧ. И живу так я уже более 10 лет.

Антиретровирусная терапия полностью подавляет вирус, и его практически невозможно обнаружить. Мой иммунный статус, моё здоровье – всё в полном порядке. И заразить я никак никого не могу. Мой ребёнок, моя бывшая жена, моя девушка – все здоровы.

– Многие живущие с ВИЧ предпочитают скрывать свой диагноз. Почему вы не боитесь и открыто о нем рассказываете?

А почему я должен бояться? Я не хочу жить в страхе. Свой диагноз я принял, ведь это часть меня. От страха возникают внутренние конфликты, люди боятся дальше жить, боятся, что их не примут, и этим сами загоняют себя в клетку.

Да, безусловно, есть люди, которые нетолерантно относятся к ВИЧ, и их ещё много. Это оттого, что в обществе существуют ярлыки, клише, связанные с ВИЧ. Они основаны на страхах, а страхи, в свою очередь, – на отсутствии информации. Многие ничего не знают о ВИЧ или, ещё хуже, верят всякому мусору в интернете, никак научно не подтвержденному.

Я уже пять лет открыто говорю о своем статусе, и в этом вижу свою личную миссию. Когда я без страха рассказываю о диагнозе – люди узнают много новой информации. Они узнают, что я вовсе не умираю, они узнают о здоровой семье, о здоровом ребёнке, узнают, что в быту вирус не передается, что человек, принимающий лекарства, никого не может заразить. Люди видят, что я живу абсолютно нормальной жизнью – и отношение у них меняется, они становятся толерантными.

Я как бы всей своей жизнью, своей личностью людям рассказываю о ВИЧ. Потому что невозможно что-либо объяснить, просто прочитав лекцию. Только личный пример.

В стране сейчас эпидемия ВИЧ, но об этом мало кто знает, потому что проблема замалчивается. Но я не люблю говорить о политике, ведь её я не могу изменить. Я делаю то, что могу – веду группы, собираю мероприятия, сижу на горячей линии.

– Вы говорили, что встречаетесь с девушкой. Как она относится к вашему прошлому?

Она уже многое, конечно, знает обо мне и о моём прошлом. И относится к этому с уважением. Она видит результат – и для неё важен именно он, а не то, кем я был в прошлом.

Я и сам так отношусь к людям. Мне не важно, кем человек был вчера, важно – кто он сегодня и что он думает о будущем. Прошлое уже в прошлом, его не изменишь. Все мы неидеальным и допускаем ошибки.

– Какие планы на будущее?

Хочу учиться дальше. Сейчас я посещаю семинары, а в следующем году планирую пойти в магистратуру на клиническую психологию, чтобы быть уже медицинским психологом.

Я занимаюсь социальными проектами и хочу развиваться в этом направлении тоже. Несколько проектов я уже реализовал, ещё один заканчиваю на днях. Но раньше я над ними работал больше как координатор и исполнитель. Сейчас хочу попробовать себя в качестве организатора, делать всё с самого начала.

У меня очень плотный график, много дел. Дочка, работа, семья, хобби, спорт… Неделя пролетает так быстро, что иногда и не замечаю. Но именно в таком ритме я чувствую, что живу полной жизнью.

Автор: Мария Асланиди