Хроника одного спектакля: невидимое и неведомое театрального действия

Вячеслав Соболев, артист-вокалист, лауреат международных конкурсов, приветливый, улыбчивый молодой парень, в репертуаре которого уже много главных ролей, в том числе роль Артура Грея из "Алых парусов", ведёт меня в гримёрную. Но первый мой вопрос о том, как строится рабочий день артиста театра: ну, не с восьми же до пяти, в самом деле?..

– В тот день, когда у нас есть спектакль, (спектакли театр даёт с четверга по воскресенье. – Прим. ред.) репетиций не ставят: нужно отдохнуть перед началом, – объясняет Вячеслав. – Репетиции нового спектакля или концерта обычно проходят в первой половине дня, потом перерыв, вечером, часов с шести, репетируем спектакль, который давно не играли. Если спектакль шёл в этом месяце, то репетиций не требуется – мы помним. При подготовке нового спектакля сначала учим музыкальные номера. Потом приезжает режиссёр. У нас есть так называемый застольный период – читка: садимся за большой стол или идём в репзал. Сначала сценарий читает режиссер, говорит, о чём спектакль, чего он хочет. Потом читаем мы без всяких эмоций. На следующий день читаем уже с интонациями, вложенным смыслом. Тут начинается самое тяжёлое – работа с режиссёром. Он либо критикует, либо одобряет то, что мы делаем. Задает вопросы: а каким должен быть персонаж, может ли персонаж сделать так или так, что было до этого момента, до этой пьесы с персонажем? У меня есть блокнот для работы над ролью. Полностью от руки переписываю свою роль – так мне проще запомнить. А танцы готовим с уже выученным вокалом. Занятость на репетициях нового спектакля очень плотная: с утра до часу дня, потом перерыв и до девяти вечера. Нервничаешь в основном на репетиционном процессе в спорах с режиссёром, балетмейстерами – например, неудобно петь при выполнении какого-то движения. Они идут на уступки с трудом, но отстоять что-нибудь возможно.

– Вы большее внимание уделяете пению, чем созданию образа?

– Нет. Я недавно был в Москве. Общался с Дмитрием Бертманом, директором "Геликон-оперы". Это у меня было что-то вроде стажировки: я выиграл её на конкурсе Курочкина в Екатеринбурге. Бертман акцент делал на драматической составляющей, на либретто роли. Я пел Рудольфа из "Богемы" Пуччини, а в начале моего выхода идёт такое "пимммм" – играет фагот. Режиссер спрашивает – почему Пуччини написал фагот? У Пуччини было хобби – он собирал оружие, но чтобы на нем была запекшаяся кровь, клочки одежды, следы войны… Что у него творится в голове, чтобы писать музыку! И тогда понятно, почему играет фагот. "Да потому! – говорит Бертман. – Ты выходишь, увидел эту Мими. А она специально свечу задула, дождалась, чтобы ты один остался. И вот это "пиммммм" – это гормоны твои! Вот что этот звук значит!!!" В Москве мне глаза открыли, а до этого я работал по-другому, я же человек, я учусь.

– Как вы перевоплощаетесь в персонажа? 

– Актёр должен такой тумблер иметь в голове – чпок! – и переключился. "Чпокает" у каждого актёра по-разному, а также зависит от роли. Если я играю Жука, я "нажимаю тумблер" прямо перед выходом. Из кулисы вышел на сцену – я Жук. Роль весёлая, я там просто наслаждаюсь, и детишкам нравится, веселятся. А когда такие роли, как Дон Сезар, там тумблером не обойдешься. Нужно погружение себя в это состояние. Представляю свой персонаж в предлагаемых обстоятельствах. Бывает, репетируешь – не идёт, чувствуешь себя не в своей тарелке, а костюм надел – сразу другая походка, другое ощущение. Всё, пошло! Иногда декорации помогают. А иногда Дон Сезар начинает появляться ещё в гримерке.

– Видно ли вам со сцены зрителей? 

– Когда на тебя светят софиты, даже дирижёра не видно! Но есть моменты, когда софиты не светят и зрителей видно. А когда нет оркестровой ямы, тем более видно зрительный зал. Бывает, зритель смущается, когда взглядом с ним встречаешься, но я обычно для себя делаю четвёртую стену. Я знаю, что там есть зрители, вижу их лица, но остаюсь в действии. Это какие-то мимолетные секунды, когда заметил зрителя, а дальше работаешь с партнёром.

– Что в планах? 

– 17 марта состоится мой сольный концерт "Звезду дарю". Всех приглашаю!

В день спектакля меня у входа встречает неизменно доброжелательная руководитель литературно-драматургической части Наталья Васильевна Бровикова, и мы идём по "объектам". В коридоре висят отглаженные костюмы для завтрашнего спектакля. За дверью женской гримёрки слышится пение, за соседней – тоже.

– Мой голубоглазый с тонкими чертами тоже хорош! – распевается Светлана Мухтарума, артистка-вокалистка театра. В процессе разговора Светлана быстро скупыми точными движениями накладывает грим. – Главное сейчас – распеться. Чтобы вечером звучать хорошо, мне нужно утром всю партию пропеть.

– Успеете сделать грим? 

– Я могу за две минуты до спектакля загримироваться, когда несложный грим. Женщинам что – глаза нарисовать и губы сделать, румяна, тон. У нас есть ставка гримера, но грим мы накладываем сами. И косметику сами покупаем.

– Волнуетесь? 

– Сегодня – да: второй раз играю. Меня ввели в спектакль совсем недавно, а ввод – это самое сложное, практически сама всё делаешь. В этом спектакле я лирическая героиня. Характер у меня здесь лёгкий, воздушный, кокетливый. А Наташа (артистка Н. Рааб. – Прим. ред.) – героиня. У героини должен быть покрепче голос. У лирических героинь полегче голоса. Это оперетта, но ближе к оперному звучанию.

Светлана загримировалась. Чтобы не мешать ей переодеваться, мы отправляемся в парикмахерский цех.

Я замираю от неожиданности – вся комната цеха заполнена париками по моде начала восемнадцатого века. Белые парики стоят на специальных болванках, подписаны – какому актёру какой, рядом тесёмки для крепления. Скоро сюда придут занятые во втором акте 20 артистов хора, а начальник цеха, Ахпашева Татьяна Георгиевна, и её помощница должны успеть эти парики на всех надеть. На полках бесчисленное количество коробок и коробочек, везде пометки: спектакль, актёр. Замечаю большую белую лупу. На конфорке лежат различные виды щипцов для завивки волос. Татьяна Георгиевна улыбается, заметив мою растерянность.

– Парики заказывали в Москве. Сами причёски делаем, шиньоны, усы, бороды, косы. Это всё ювелирная работа. Вот сеточка, волосочки по одному крючочком подцепляются сюда, – Татьяна Георгиевна достает небольшую коробку и показывает сетку с половину ладони с маленькими, меньше миллиметра отверстиями. – Эти усы и бородка для другого образа не подойдут. Обычно мужчины приходят, утром побрился, а вечером у него уже пробиваются волосы, так вот эта сеточка дает возможность проникать своим волосам и одновременно удерживает накладные. Она незаметна, сливается с кожей.

– Не отклеится? 

– Очень редко бывает. За кулисами обычно стоит флакончик с клеем. Сейчас получаем немецкий клей. Недавно Борис Каширский снял баки, очистил лицо, берёт сотовый телефон, поговорил, отнимает руку, а телефона в ней нет – приклеился к щеке.

В полумраке кулис нас встречает помощник режиссера Борис Георгиевич Каширский. Он стоит около пульта, на котором размещён экран, чтобы была видна картинка сцены из зрительного зала. Второй экран, побольше, расположен рядом с пультом, чтобы актёры ориентировались, какая сцена идёт и сколько до их выхода. Из реквизита – столик, на нём пара книг, свеча – это понадобится для второго акта. Пространство сцены разделено тремя чёрными кулисами. Посередине декорациями отгорожено собственно место действия.

– Это один из немногих спектаклей, где можно зайти вот сюда, за декорацию, и посмотреть в щель на сцену. Зрителям вас видно не будет, – делится секретом Борис Георгиевич. – И даже приоткрыть дверцу – а, здрасьте, зритель! Такие казусы у нас бывали. Во время спектакля уборщица с ведром дошла до середины сцены: там танцуют, там поют, она постояла, послушала, "поучаствовала".

Появился актёр, занятый в первом акте. В костюме, парике и гриме по моде трехсотлетней давности, крайне сосредоточенный, с каким-то едва ли не отрешённым выражением лица он напряжённо шагал вдоль всего свободного пространства сцены – готовился к роли. Подумалось, что он уже перенёсся в восемнадцатый век. Я даже удивилась, когда он поприветствовал нас по-русски, а не на французском или итальянском.

– Далее от пульта реквизиторский цех, там хранятся декорации, – продолжает мини-экскурсию Борис Георгиевич. – Вот наше богатство. "Одежда" на столы. Реквизит, бутафория: ружья, шпаги, пистолеты, виолончели, посуда. Все подписано. По бокалам разливаем шесть литров чая – в "Летучей мыши" столько народ выпивает.

– А когда вино или шампанское нужно для спектакля, его разливаете? 

– Вино!!! – артистично восклицает Борис Георгиевич. – Только чай! Воду подкрашиваем чаем, она и получается как вино… Сейчас даю второй звонок, зрителям первый. – Два звонка, два звонка! – объявляет для актёров Борис Георгиевич в микрофон. Зрителям этого не слышно. – Если я кого-то приглашаю, они поторапливаются. У актёров есть еще 15 минут до начала спектакля. Вот Наталья часа за два приходит. О, возмущается! Говорит, за три часа приходит (смеётся)! В декорациях появляется Наталья Рааб, героиня спектакля, она неторопливо прохаживается, поболтать, похоже, не настроена: сосредоточивается на спектакле.

– Волнуетесь? 

– Нет (улыбается).

– Вот у нас оружие, – Борис Георгиевич заряжает и даёт мне подержать довольно тяжёлый реквизит. – Это настоящий стартовый пистолет, персонаж будет стрелять в себя, а с бутафорским пистолетом он выходит на сцену.

– Можно заглянуть в зрительный зал отсюда? 

– Иногда актёры смотрят, сколько народу в зале, – отвечает Наталья Васильевна. – Но сейчас лучше этого не делать, занавес не трогать, он шевелится, зрителям это видно. В Большом театре есть специальные дырки в занавесе, туда можно смотреть.

– А если забудешь текст, что делать? 

– Если забыл слова, тут не подскажешь, – объясняет Борис Георгиевич. – Раньше было значительно легче без микрофонов: можно было тихонько подсказать, а зрителям не слышно. А сейчас у тебя микрофон. И если кто-то что-то забывает, повисает пауза, на сцене это заметно. Бывало, что даже в музыкальном номере человек забывал текст и начинал петь домашний адрес: "Сове-етский номер тридцать восемь дом" (напевает). То есть он поет мелодию, звуки или импровизирует – пытается каким-нибудь образом выкрутиться. У меня был однажды случай: шёл спектакль, я забыл текст, и подсказать было некому, всего шесть исполнителей на сцене, за кулисами никого. Я ушёл со сцены, подошел к пульту, открыл пьесу, нашёл нужное место, прочитал текст и вышел вновь. А это же огромное время по меркам сцены! А актриса, которая осталась, ходила по сцене, что-то там говорила, что-то изображала. Вот так бывает.

Борис Георгиевич подходит к пульту и объявляет в микрофон:

– Три звонка, три звонка! Прошу всех к началу спектакля, прошу всех к началу спектакля!

Навстречу нам к началу спектакля идут две дамы в костюмах начала восемнадцатого века.

– Ну что, готовенькие? – обращается Борис Георгиевич к актрисам. – Поехали!

С едва слышным скрипом открывается занавес. Вступает оркестр. Мы стоим за кулисами. В метре от нас начинается действо. Я слышу, как актёр говорит текст, но вопреки ожиданиям голос его кажется довольно тихим – звук поглощается кулисами. Прямо за декорацией стоит предельно сосредоточенная Светлана Мухтарума. Продолжает звучать музыка, и с репликой "Сюзон!!!" она неожиданно для меня покидает кулисы.

– Там слышнее, и она отслеживает свой выход, – терпеливо объясняет мне Наталья Васильевна. – К тому же они знают спектакль, друг друга чувствуют.

В полутьме кулис я умудрилась не сразу заметить подходящего к нам высокого, фактурного Вячеслава Соболева, он ещё в "гражданской" одежде, приветливо улыбается, здоровается, интересуется моими впечатлениями, предлагает свою помощь в качестве, так сказать, экскурсовода-консультанта. У него во втором акте главная роль, а он не волнуется совсем – спокоен и доброжелателен.

– Артисты все эмоциональные люди? – интересуюсь у Натальи Васильевны.

– Нет. Слава Соболев довольно спокойный в жизни. На сцене может включить темперамент и всё смести. Наташа всё сильно переживает внутри, а внешне сдержанный человек. Володя Жуков – артист примечательный очень, у него яркий темперамент в жизни и на сцене, а это интересно зрителю. Владимиру надо постоять за кулисами, чтобы войти в спектакль не пустым, а с соответствующим настроением, эмоциями.

Тут как раз появляется Владимир Жуков. Я пытаюсь его сфотографировать, камера капризничает.

– Плохо, что шёл, да? – участливо спрашивает он. Я понимаю, что "постоять" за кулисами – довольно приблизительная характеристика поведения Владимира. Он успел попозировать на камеру, поаплодировать Светлане, пройтись в реквизиторский цех, одновременно подпевая главному герою, вернулся обратно, попел с героинями, поволновался, на предположении, что главный герой – маньяк, Владимир предупредительно заметил:

– А знаете, где у вас кадр лучше будет? Выйти, и тут портал у нас…

"Вот сейчас через этот портал я и перемещусь вслед за звёздной уборщицей аккурат на сцену, "поучаствую", – подумала я. Увидев моё замешательство, Владимир решает меня проводить.

– Пойдёмте! – он ведёт меня через две двери в тесный коридор. Там действительно лучше снимать. Ещё там есть узкая, словно в замке, винтовая лестница, которая, как я выяснила не опытным путем, ведёт наверх на осветительные мостики. Я возвращаюсь и успеваю как раз к выходу Владимира. С репликой опять же "Сюзон" он выходит на сцену. Кулисы пустеют. От нечего делать пытаюсь рассмотреть зал. Зрителей не видно – сильно светят софиты. Решаю вновь навестить Вячеслава Соболева.

Вячеслав уже одет и загримирован. Я невежливо рассматриваю его во все глаза – ещё бы! Когда ещё увидишь такого доброго молодца в белом старинном костюме, расшитом позументами, в парике, в гриме.

– Кажется, грим бледноват, – наносит несколько штрихов. – Да это всё съестся софитами. Мы выходим – лица белые, не видно носа, глаз.

Пытаюсь понять, в роли он уже или нет. Всё-таки лучше спросить.

– Процесс перевоплощения идёт? Я не мешаю?

– Нет (смеётся). Да какой процесс, ещё антракта не было, вы что! Но всё равно нужно прийти пораньше, чтобы никто не беспокоился.

– У вас сложная партия? 

– Да. Это классическая оперетта.

– Почему вы не распеваетесь? 

– Вы хотите послушать? – улыбается.

– Да, если можно! 

– Ну, давайте, – легко соглашается Вячеслав. – Обычно я перед спектаклем пою одну фразу. Так, проверяю голос….

Мощное, уверенное звучание голоса Вячеслава мне показалось похожим на голос известнейшего оперного певца, знаменитого лирического тенора Сергея Лемешева, да простят меня специалисты. Но я, если когда-нибудь ещё услышу распевающегося тенора (а заодно и баритона, и баса), столь неосторожно близко не подойду. Пожалуй, на всякий случай и к контральто не подойду. На меня лавиной обрушилась сильнейшая звуковая волна, это некомфортно было ощущать физически, несмотря на то, что звучание продолжалось всего несколько секунд.

– Ну, голос звучит нормально. Можно идти работать, – Вячеслав по-доброму усмехается моей реакции.

– Что это за нота? 

– До верхняя. Но звук не форсировал: так голос можно быстро потерять. А в роль войду по щелчку, – весело отвечает он на непоставленный вопрос. – В "Безымянной звезде" буду играть совсем другого человека, я там Григ, это не по моему возрасту роль. Вот там – не я, там другой, там по щелчку не получится.

Выхожу из гримёрки. Вячеслав желает мне удачи. Навстречу Владимир Жуков с цветами в руках. С ходу соглашается рассказать немного о своей работе.

– Сейчас не испытывал волнения. Боишься больших спектаклей, где от тебя мало что зависит, где много партнёров: кто-то забыл, не вышел. Но, с другой стороны, это интересно, это тебя подстегивает. Это не говорит о том, что какой-то актёр не подготовлен, это говорит о том, что театр – это живой организм, и коллектив театральный – особенно наш, где оркестр 40 человек, балет 15 человек, хор 40 человек, артистов 40 человек и административная часть – должен работать слаженно. Я считаю, пусть не обижаются коллеги, артист музыкального театра, если он хороший актёр, хороший танцор, хороший певец – эталон.

– Для вас важна драматическая составляющая роли или передача голосом настроения и состояния своего героя? 

– Как я передам голосом настроение, состояние без внутреннего понимания своего персонажа? Ведь голос идёт изнутри. Я не могу себя обмануть. Если я не люблю, если я не испытываю ненависти, то как? Конечно, сначала нужно через себя пропустить эти чувства, тогда голос передаёт все краски. Сейчас музыкальный театр подразумевает наличие различных жанров и стилей исполнения. Дирижёр приехал, говорит – болтанка у вас какая-то присутствует вокальная. А как ей не быть, когда сегодня поёшь в одном вокальном жанре, завтра в другом. Издеваешься над своим голосом. Очень тяжело поддерживать форму, а при этом ещё танцевать. Самый сложный спектакль сейчас – это "Безымянная звезда", надо передать и пережить эмоциональный накал.

– Удаётся? 

– Признаю, не всегда получается. Бывает, что-то выбивает, чуть-чуть отвлекся – и всё. И ты вроде чувствуешь общее эмоциональное состояние спектакля, а отвлёкся. В сегодняшнем спектакле я, наверное, сыграл самого себя, вышел, получил удовольствие. А есть спектакли, где ломать себя приходится. Ты не такой, нет в твоей природе таких черт, а их надо найти. Чтобы этого добиться, как мы говорим, надо 20 спектаклей в месяц сыграть. Тогда вхождение в образ идёт автоматом, но это не заштампованность. Ещё вот что важно. Артист должен находиться за кулисами во время спектакля, видеть, что происходит на сцене. Коллеги посадили темп, а ты должен выйти и его поднять. Или наоборот, не выбиться из ритма. Чтобы не быть инородным телом при выходе на сцену. Допустим, спектакль идет плавно, созерцательно, а ты выходишь на сцену – хехехей! Наверное, зрители думают – сумасшедший какой-то вышел, откуда он?

– Над чем сейчас работаете? 

– Готовится важное знаковое событие для нашего театра – мюзикл "Дубровский". Автор музыки – Ким Брейтбург, автор многих хитов, его песни звучали на Евровидении. Он приедет со своей постановочной командой. В кастинге будут участвовать как актеры нашего театра, так и люди из Кемерова. У нас талантливый коллектив. Я думаю, ребята покажут себя с хорошей стороны. Премьера будет в июне. Приходите к нам!

Начинается второй акт. Театр стал напоминать большую музыкальную шкатулку – из динамиков гримёрных идёт трансляция, кто-то пробует голос в коридоре – "оа-оа-оа!", в гримерках распеваются, даже когда актёры просто разговаривают, сила поставленных голосов превращает их диалоги в своего рода пение. А если смеются – вообще заслушаешься. Как ни в чём не бывало по коридорам то и дело ходят люди в костюмах позапрошлой эпохи, люди в современных одеждах, люди с ворохом одежд разных эпох в руках. Всюду за кулисами кипит и поёт жизнь. А на сцене в это время происходит таинство – идет спектакль, в который раз рождается искусство.

Автор благодарит Наталью Бровикову, Вячеслава Соболева, Владимира Жукова, Светлану Мухтаруму, Татьяну Ахпашеву и Бориса Каширского за помощь в подготовке материала.

Автор: Светлана Алпатова